По мотивам романов "Доктор Живаго" Б.Л.Пастернака и "Бесы" Ф.М. Достоевского
1917 - 2017
СВИНЬИ И БЕСЫ
"Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: легион,- потому что много бесов вошло в него.
И они просили Иисуса, чтобы не повелел им идти в бездну. Тут же на горе паслось большое стадо свиней,
и они просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им.
Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло".
(Евангелие от Луки. Глава VIII, 30—33)
1917 - 2017
СВИНЬИ И БЕСЫ
"Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: легион,- потому что много бесов вошло в него.
И они просили Иисуса, чтобы не повелел им идти в бездну. Тут же на горе паслось большое стадо свиней,
и они просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им.
Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло".
(Евангелие от Луки. Глава VIII, 30—33)
| Эпизод первый: СВИНЬИ Предисловие Итак, перед вами «СВИНЬИ» - первая часть двойной экспозиции «СВИНЬИ И БЕСЫ» из проекта «ТОЛСТОЕВСКИЙ», цикла актуальных иллюстраций к русской классической литературе художников Дмитрия ВРУБЕЛЯ и Виктории ТИМОФЕЕВОЙ. Экспозиция «СВИНЬИ И БЕСЫ» иллюстрирует некоторые сюжетные линии из романов «БЕСЫ» Фёдора Достоевского и «ДОКТОР ЖИВАГО» Бориса Пастернака и посвящена 100-летию Русской революции. Первая часть «СВИНЬИ», посвящается Февральской «буржуазной» революции, премьера этой части состоялась в марте 2017 года. (В материале использованы фотографии Владимира СЫЧЁВА, Марины ТРИЛЬК, Любови РУТГАЙЗЕР) Репортаж о вернисажной вечеринке >>>>>>> | |
Об экспозиции
Основным визуальным рядом «СВИНЕЙ» являются семь больших чёрно-белых графических работ, на которых во всех подробностях изображена домашняя вечеринка, происходившая в начале 80-х годов прошлого века, в ту самую эпоху, которую позже назвали «брежневским застоем» или «окончательной стагнацией советской модели социализма».
Основным визуальным рядом «СВИНЕЙ» являются семь больших чёрно-белых графических работ, на которых во всех подробностях изображена домашняя вечеринка, происходившая в начале 80-х годов прошлого века, в ту самую эпоху, которую позже назвали «брежневским застоем» или «окончательной стагнацией советской модели социализма».
Поводом для этой семейной, дружеской вечеринки послужила случайная покупка дефицитного в то время чешского пива «Plzeňský Prazdroj», которое сейчас спокойно стоит на полках в любом берлинском супермаркете или «шпэтти». Я сам прекрасно помню, как придя в магазин за продуктами и увидев огромную очередь, стоящую за «настоящим» чешским пивом, которое всегда внезапно «выкидывали» для «простого народа», я, не раздумывая, становился в эту очередь, чтобы купить пару бутылочек, и как к концу этой очереди (т.е. часа через три стояния в ней) у меня появлялось непреодолимое желание купить целый ящик пива или даже два. Ну а после этой «героической» покупки обычно следовал телефонный звонок друзьям и закатывался «пир на весь мир».
Я сам прекрасно помню, как придя в магазин за продуктами и увидев огромную очередь, стоящую за «настоящим» чешским пивом, которое всегда внезапно «выкидывали» для «простого народа», я, не раздумывая, становился в эту очередь, чтобы купить пару бутылочек, и как к концу этой очереди (т.е. часа через три стояния в ней) у меня появлялось непреодолимое желание купить целый ящик пива или даже два. Ну а после этой «героической» покупки обычно следовал телефонный звонок друзьям и закатывался «пир на весь мир».
172см х 266см.
190см х 285см.
"Из зала через растворенные в двух концах боковые двери виднелся длинный, как зимняя дорога, накрытый стол в столовой. В глаза бросалась яркая игра рябиновки в бутылках с зернистой гранью. Воображение пленяли судки с маслом и уксусом в маленьких графинчиках на серебряных подставках, и живописность дичи и закусок, и даже сложенные пирамидками салфетки, стойком увенчивавшие каждый прибор, и пахнувшие миндалем сине-лиловые цинерарии в корзинах, казалось, дразнили аппетит". Борис Пастернак "ДОКТОР ЖИВАГО".
303см х 456см
Вторым важным сюжетом нашей экспозиции является фрагмент из романа Бориса Пастернака. Это застольная речь доктора Юрия Живаго, произнесённая им по возвращению с германского фронта в революционную Москву в первой половине 1917 года:
«— Господа... Я хочу... Миша! Гогочка!.. Но что же делать, Тоня, когда они не слушают? Господа, дайте мне сказать два слова. Надвигается неслыханное, небывалое. Прежде чем оно настигнет нас, вот мое пожелание вам. Когда оно настанет, дай нам Бог не растерять друг друга и не потерять души. Гогочка, вы после будете кричать ура. Я не кончил. Прекратите разговоры по углам и слушайте внимательно. На третий год войны в народе сложилось убеждение, что рано или поздно граница между фронтом и тылом сотрется, море крови подступит к каждому и зальет отсиживающихся и окопавшихся. Революция и есть это наводнение. В течение ее вам будет казаться, как нам на войне, что жизнь прекратилась, всё личное кончилось, что ничего на свете больше не происходит, а только убивают и умирают, а если мы доживем до записок и мемуаров об этом времени, и прочтем эти воспоминания, мы убедимся, что за эти пять или десять лет пережили больше, чем иные за целое столетие. Я не знаю, сам ли народ подымется и пойдет стеной, или всё сделается его именем. От события такой огромности не требуется драматической доказательности. Я без этого ему поверю. Мелко копаться в причинах циклопических событий. Они их не имеют. Это у домашних ссор есть свой генезис, и после того как оттаскают друг друга за волосы и перебьют посуду, ума не приложат, кто начал первый. Все же истинно великое безначально, как вселенная. Оно вдруг оказывается налицо без возникновения, словно было всегда или с неба свалилось. Я тоже думаю, что России суждено стать первым за существование мира царством социализма. Когда это случится, оно надолго оглушит нас, и, очнувшись, мы уже больше не вернем утраченной памяти. Мы забудем часть прошлого и не будем искать небывалому объяснения. Наставший порядок обступит нас с привычностью леса на горизонте или облаков над головой. Он окружит нас отовсюду. Не будет ничего другого".
«— Господа... Я хочу... Миша! Гогочка!.. Но что же делать, Тоня, когда они не слушают? Господа, дайте мне сказать два слова. Надвигается неслыханное, небывалое. Прежде чем оно настигнет нас, вот мое пожелание вам. Когда оно настанет, дай нам Бог не растерять друг друга и не потерять души. Гогочка, вы после будете кричать ура. Я не кончил. Прекратите разговоры по углам и слушайте внимательно. На третий год войны в народе сложилось убеждение, что рано или поздно граница между фронтом и тылом сотрется, море крови подступит к каждому и зальет отсиживающихся и окопавшихся. Революция и есть это наводнение. В течение ее вам будет казаться, как нам на войне, что жизнь прекратилась, всё личное кончилось, что ничего на свете больше не происходит, а только убивают и умирают, а если мы доживем до записок и мемуаров об этом времени, и прочтем эти воспоминания, мы убедимся, что за эти пять или десять лет пережили больше, чем иные за целое столетие. Я не знаю, сам ли народ подымется и пойдет стеной, или всё сделается его именем. От события такой огромности не требуется драматической доказательности. Я без этого ему поверю. Мелко копаться в причинах циклопических событий. Они их не имеют. Это у домашних ссор есть свой генезис, и после того как оттаскают друг друга за волосы и перебьют посуду, ума не приложат, кто начал первый. Все же истинно великое безначально, как вселенная. Оно вдруг оказывается налицо без возникновения, словно было всегда или с неба свалилось. Я тоже думаю, что России суждено стать первым за существование мира царством социализма. Когда это случится, оно надолго оглушит нас, и, очнувшись, мы уже больше не вернем утраченной памяти. Мы забудем часть прошлого и не будем искать небывалому объяснения. Наставший порядок обступит нас с привычностью леса на горизонте или облаков над головой. Он окружит нас отовсюду. Не будет ничего другого".
Революция, социализм и печальный «конечный» результат этих «циклопических событий» - дружеское застолье по случаю покупки самого обыкновенного для нас ПИВА. Великий социальный эксперимент - миллионы убитых, миллионы арестованных и отправленных в тюрьмы и лагеря, миллионы умерших от голода и эпидемий, миллионы сирот, миллионы людей, вынужденных покинуть Родину, миллионы поломанных судеб – и всё это ради того, чтобы потомки «пламенных революционеров» и их жертв безумно радовались каждой покупке обычных продуктов. И не только продуктов, но и самых заурядных предметов повседневного обихода. Ведь «чисто советский» антураж, показанный на картинах – это нестоящая «социалистическая мечта» - полный набор главных символов достатка эпохи «развитого социализма»: «стенка», цветной телевизор, магнитофон, аквариум. Отсутствие в комнате холодильника показывает нам, что друзья собрались в отдельной квартире, полученной хозяевами после стояния в многолетней очереди. В общем, дом - «полная чаша»: двое детей, счастливые родители, верные друзья (сослуживцы или однокашники), и, самое, главное – настоящее чешское пиво и дефицитная копчёная рыбка к нему. Налаженный и привычный быт.
260см х 399см.
…и всего через пару-тройку лет – этот устоявшийся уютный «застойный» мирок будет смыт беспощадной волной революционной Перестройки. Точно так же как и быт героев романа Пастернака будет окончательно добит и уничтожен революциями 1917 года. И здесь мы должны пояснить, почему наша экспозиция названа «СВИНЬИ». В начале романа Достоевского «БЕСЫ» помещены два эпиграфа. Один из них – это кусочек из стихотворение А.С.Пушкина «Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна…». А другой эпиграф – это притча из Евангелия от Луки про бесноватого и бесов, вошедших по велению Христа в свиней, которые бросились в море и все утонули. Обычно этот эпиграф приводят в качестве доказательства того, что роман Достоевского – это предупреждение об ужасе надвигающейся революции, которую мрачный автор боялся и не хотел. Всё так. Но при внимательном чтении романа мы обнаруживаем в нём удивительную вещь. В самом конце «Бесов» один из главных персонажей (а, по-моему, самый главный герой романа) Степан Трофимович Верховенский, за несколько мгновений до своей нелепой смерти просит у совершенно незнакомой женщины, случайно оказавшейся с ним рядом, прочесть ему именно этот кусок Священного Писания:
«— Теперь прочитайте мне еще одно место... о свиньях, — произнес он вдруг.
— Чего-с? — испугалась ужасно Софья Матвеевна.
— О свиньях... это тут же... эти свиньи... я помню, бесы вошли в свиней и все потонули. Прочтите мне это непременно; я вам после скажу, для чего. Я припомнить хочу буквально. Мне надо буквально.
Софья Матвеевна знала Евангелие хорошо и тотчас отыскала от Луки то самое место, которое я и выставил эпиграфом к моей хронике. Приведу его здесь опять: «Тут же на горе паслось большое стадо свиней, и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя происшедшее, побежали и рассказали в городе и в селениях. И вышли видеть происшедшее и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся».
— Друг мой, — произнес Степан Трофимович в большом волнении, — вы знаете, это чудесное и... необыкновенное место было мне всю жизнь камнем преткновения... вы знаете... в этой книге... так что я это место еще с детства упомнил. Теперь же мне пришла одна мысль; одно сравнение. Мне ужасно много приходит теперь мыслей: видите, это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, — это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века! Да, Россия, которую я любил всегда. Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности... и сами будут проситься войти в свиней. Да и вошли уже, может быть! Это мы, мы и те, и Петруша... и другие вместе с ним, и я, может быть, первый, во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со скалы в море и все потонем, и туда нам дорога, потому что нас только на это ведь и хватит. Но больной исцелится и «сядет у ног Иисусовых»... и будут все глядеть с изумлением... Милая, вы поймете потом, а теперь это очень волнует меня... Вы поймете потом... Мы поймем вместе.
С ним сделался бред, и он наконец потерял сознание».
«— Теперь прочитайте мне еще одно место... о свиньях, — произнес он вдруг.
— Чего-с? — испугалась ужасно Софья Матвеевна.
— О свиньях... это тут же... эти свиньи... я помню, бесы вошли в свиней и все потонули. Прочтите мне это непременно; я вам после скажу, для чего. Я припомнить хочу буквально. Мне надо буквально.
Софья Матвеевна знала Евангелие хорошо и тотчас отыскала от Луки то самое место, которое я и выставил эпиграфом к моей хронике. Приведу его здесь опять: «Тут же на горе паслось большое стадо свиней, и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя происшедшее, побежали и рассказали в городе и в селениях. И вышли видеть происшедшее и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся».
— Друг мой, — произнес Степан Трофимович в большом волнении, — вы знаете, это чудесное и... необыкновенное место было мне всю жизнь камнем преткновения... вы знаете... в этой книге... так что я это место еще с детства упомнил. Теперь же мне пришла одна мысль; одно сравнение. Мне ужасно много приходит теперь мыслей: видите, это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, — это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века! Да, Россия, которую я любил всегда. Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности... и сами будут проситься войти в свиней. Да и вошли уже, может быть! Это мы, мы и те, и Петруша... и другие вместе с ним, и я, может быть, первый, во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со скалы в море и все потонем, и туда нам дорога, потому что нас только на это ведь и хватит. Но больной исцелится и «сядет у ног Иисусовых»... и будут все глядеть с изумлением... Милая, вы поймете потом, а теперь это очень волнует меня... Вы поймете потом... Мы поймем вместе.
С ним сделался бред, и он наконец потерял сознание».
247см х 380см
Из этого «окончательного» фрагмента мы видим, что Достоевский вовсе не хмурый прорицатель грядущего революционного Апокалипсиса и всеобщей погибели, а восторженный романтик, искренне верящий в то, что надо погибнуть, но исключительно для того, чтобы Россия очистилась, возродилась и окончательно «встала с колен». Это романтическая восторженность Достоевского прямо противоположна стабильно-унылому мироощущению Бориса Пастернака в «Докторе Живаго», где период «свиней» сменяется» периодом «бесов», которые уступают место «свиньям», которые почти поголовно гибнут под очередным неудержимым натиском «бесов», перемолотые в пыль жерновами революционного времени:
«...Однажды Лариса Федоровна ушла из дому и больше не возвращалась. Видимо, ее арестовали в те дни на улице и она умерла или пропала неизвестно где, забытая под каким-нибудь безымянным номером из впоследствии запропастившихся списков, в одном из неисчислимых общих или женских концлагерей севера. Борис Пастернак "ДОКТОР ЖИВАГО"
«...Однажды Лариса Федоровна ушла из дому и больше не возвращалась. Видимо, ее арестовали в те дни на улице и она умерла или пропала неизвестно где, забытая под каким-нибудь безымянным номером из впоследствии запропастившихся списков, в одном из неисчислимых общих или женских концлагерей севера. Борис Пастернак "ДОКТОР ЖИВАГО"
172см х 266см
Период застоя – период опьянения кажущейся стабильностью, время абсолютной «уверенности в завтрашнем дне»:
"Все движения на свете в отдельности были рассчитанно-трезвы, а в общей сложности безотчетно пьяны общим потоком жизни, который объединял их. Люди трудились и хлопотали, приводимые в движение механизмом собственных забот. Но механизмы не действовали бы, если бы главным их регулятором не было чувство высшей и краеугольной беззаботности". Борис Пастернак "ДОКТОР ЖИВАГО".
"Все движения на свете в отдельности были рассчитанно-трезвы, а в общей сложности безотчетно пьяны общим потоком жизни, который объединял их. Люди трудились и хлопотали, приводимые в движение механизмом собственных забот. Но механизмы не действовали бы, если бы главным их регулятором не было чувство высшей и краеугольной беззаботности". Борис Пастернак "ДОКТОР ЖИВАГО".
235см х 361см
Все «свиньи» должны умереть. А ведь «свиньи» – это мы, дети межреволюционной стагнации. Большие чёрно-белые работы подробно изображают это самое «время свиней», предваряющее очередную революцию, которая не только в романах Достоевского и Пастернака, но и в реальной жизни всегда «стоит у дверей» или уже происходит буквально под окнами, в соседнем дворе:
"Были дни Пресни. Они оказались в полосе восстания. В нескольких шагах от них на Тверской строили баррикаду... С их двора таскали туда ведрами воду и обливали баррикаду, чтобы связать ледяной броней камни и лом, из которых она состояла. На соседнем дворе было сборное место дружинников, что-то вроде врачебного или питательного пункта". Борис Пастернак "ДОКТОР ЖИВАГО".
В дырочку, проделанную в одной из чёрно-белых «застойных» картин можно увидеть разноцветный кусочек будущей революции, происходящей прямо «за стеной» - маленький эпизод народного протеста в Москве в марте 2017 года, первый за много лет политического молчания российского общества.
"Были дни Пресни. Они оказались в полосе восстания. В нескольких шагах от них на Тверской строили баррикаду... С их двора таскали туда ведрами воду и обливали баррикаду, чтобы связать ледяной броней камни и лом, из которых она состояла. На соседнем дворе было сборное место дружинников, что-то вроде врачебного или питательного пункта". Борис Пастернак "ДОКТОР ЖИВАГО".
В дырочку, проделанную в одной из чёрно-белых «застойных» картин можно увидеть разноцветный кусочек будущей революции, происходящей прямо «за стеной» - маленький эпизод народного протеста в Москве в марте 2017 года, первый за много лет политического молчания российского общества.
В дырочку, проделанную в одной из чёрно-белых «застойных» картин можно увидеть разноцветный кусочек будущей революции, происходящей прямо «за стеной» - маленький эпизод народного протеста в Москве в марте 2017 года, первый за много лет политического молчания российского общества.
«Бесы». Коротко о второй части.
Итак, на смену «свиньям» всегда приходят «бесы» - и об этом вторая часть нашей экспозиции, небольшой фрагмент из которой вы можете увидеть уже сейчас. Ещё раз замечу, что весь антураж первой части нашей выставки символизирует «эпоху застоя» - даже занавески и рисунок обоев, изображённые на картинах, даже свет мы подобрали специальный – «хрустальную» лампу типа «каскад», дефицитную в советское время, а теперь купленную в Интернете за 26 Евро и доставленную нам в течении двух суток без всяких очередей и предварительных записей. Во второй части эта лампа гаснет, на стенах появляются другие картины, в зале зажигается другой свет – мигающий, разноцветный, дискотечный. Вот эти, изображённые на цветной картине мужчина и женщина (может быть, это подросшие мальчик и девочка, сидящие за общим столов в «Свиньях») – участники эротической вечеринки в Омском баре «Эверест». Многочисленные «пацаны» и их «тёлочки», которые будут изображены на картинах, на наш взгляд великолепно иллюстрируют глубинный ужас Достоевского и Пастернака перед бессмысленным и поощряемым «бесами» ничем не остановимым разгулом «народной свободы». Мы до сих пор не можем расшифровать смысл некоторых «эротических конкурсов» - как, например, сцену с полуголой девушкой, которая прямо на сцене наливает кетчуп в трусы полуголому юноше. Смысл других конкурсов очевиден, но весьма странен – например, сравнение размеров мужской и женкой груди или соревнования на быстроту выпивания напитка «Боярышник»… На этом мы остановим описание экспозиции «БЕСЫ», которую мы планируем показать широкой публике поздней осенью 2017 года.
Итак, на смену «свиньям» всегда приходят «бесы» - и об этом вторая часть нашей экспозиции, небольшой фрагмент из которой вы можете увидеть уже сейчас. Ещё раз замечу, что весь антураж первой части нашей выставки символизирует «эпоху застоя» - даже занавески и рисунок обоев, изображённые на картинах, даже свет мы подобрали специальный – «хрустальную» лампу типа «каскад», дефицитную в советское время, а теперь купленную в Интернете за 26 Евро и доставленную нам в течении двух суток без всяких очередей и предварительных записей. Во второй части эта лампа гаснет, на стенах появляются другие картины, в зале зажигается другой свет – мигающий, разноцветный, дискотечный. Вот эти, изображённые на цветной картине мужчина и женщина (может быть, это подросшие мальчик и девочка, сидящие за общим столов в «Свиньях») – участники эротической вечеринки в Омском баре «Эверест». Многочисленные «пацаны» и их «тёлочки», которые будут изображены на картинах, на наш взгляд великолепно иллюстрируют глубинный ужас Достоевского и Пастернака перед бессмысленным и поощряемым «бесами» ничем не остановимым разгулом «народной свободы». Мы до сих пор не можем расшифровать смысл некоторых «эротических конкурсов» - как, например, сцену с полуголой девушкой, которая прямо на сцене наливает кетчуп в трусы полуголому юноше. Смысл других конкурсов очевиден, но весьма странен – например, сравнение размеров мужской и женкой груди или соревнования на быстроту выпивания напитка «Боярышник»… На этом мы остановим описание экспозиции «БЕСЫ», которую мы планируем показать широкой публике поздней осенью 2017 года.
Эпилог
«Остается досказать немногосложную повесть Юрия Андреевича, восемь или девять последних лет его жизни перед смертью, в течение которых он все больше сдавал и опускался, на короткое время выходил из состояния угнетения и упадка, воодушевлялся, возвращался к деятельности, и потом, после недолгой вспышки, снова впадал в затяжное безучастие к себе самому и ко всему на свете...» Борис Пастернак "ДОКТОР ЖИВАГО".
Мы заканчиваем рассказ об экспозиции «Свиньи» у работы, с которой эта экспозиция начинается. Это портрет бездомной женщины из сегодняшнего Петербурга, одежду которой пафосно и вызывающе украшают вышитые золотом по малиновому бархату серп и молот - главные символы социалистической революции и советской эпохи. Может быть это та же самая женщина, которая сидит вместе сот всеми за праздничным столом, через 30 лет после начала Перестройки состарившаяся и потерявшая всё и всех. Она грезит о самом лучшем времени в её жизни – Советской власти, об эпохе социализма.
«Остается досказать немногосложную повесть Юрия Андреевича, восемь или девять последних лет его жизни перед смертью, в течение которых он все больше сдавал и опускался, на короткое время выходил из состояния угнетения и упадка, воодушевлялся, возвращался к деятельности, и потом, после недолгой вспышки, снова впадал в затяжное безучастие к себе самому и ко всему на свете...» Борис Пастернак "ДОКТОР ЖИВАГО".
Мы заканчиваем рассказ об экспозиции «Свиньи» у работы, с которой эта экспозиция начинается. Это портрет бездомной женщины из сегодняшнего Петербурга, одежду которой пафосно и вызывающе украшают вышитые золотом по малиновому бархату серп и молот - главные символы социалистической революции и советской эпохи. Может быть это та же самая женщина, которая сидит вместе сот всеми за праздничным столом, через 30 лет после начала Перестройки состарившаяся и потерявшая всё и всех. Она грезит о самом лучшем времени в её жизни – Советской власти, об эпохе социализма.
Борис Пастернак в «Докторе Живаго», романе, написанном в 40-х годах прошлого века, в самый разгар сталинского правления гениально предугадал то, что никому из его современников не могло померещиться даже в бреду – конец социализма. Приведём этот фрагмент ещё раз:
«Все же истинно великое безначально, как вселенная. Оно вдруг оказывается налицо без возникновения, словно было всегда или с неба свалилось. Я тоже думаю, что России суждено стать первым за существование мира царством социализма. Когда это случится, оно надолго оглушит нас, и, очнувшись, мы уже больше не вернем утраченной памяти. Мы забудем часть прошлого и не будем искать небывалому объяснения. Наставший порядок обступит нас с привычностью леса на горизонте или облаков над головой. Он окружит нас отовсюду. Не будет ничего другого".
Мы видим, что писатель удивительно точно назвал основной тренд постсоветской эпохи – историческую амнезию россиян, повальное увлечение социалистическим прошлым, в котором «всё было» и всё было хорошо, и ничего, кроме этого блистательного советского прошлого, у нас никогда не было и никогда не будет. Не было и никогда не будет ни мировой истории, ни мировой культуры, ни великой русской литературы, ни Фёдора Достоевского, ни Бориса Пастернака.
«Все же истинно великое безначально, как вселенная. Оно вдруг оказывается налицо без возникновения, словно было всегда или с неба свалилось. Я тоже думаю, что России суждено стать первым за существование мира царством социализма. Когда это случится, оно надолго оглушит нас, и, очнувшись, мы уже больше не вернем утраченной памяти. Мы забудем часть прошлого и не будем искать небывалому объяснения. Наставший порядок обступит нас с привычностью леса на горизонте или облаков над головой. Он окружит нас отовсюду. Не будет ничего другого".
Мы видим, что писатель удивительно точно назвал основной тренд постсоветской эпохи – историческую амнезию россиян, повальное увлечение социалистическим прошлым, в котором «всё было» и всё было хорошо, и ничего, кроме этого блистательного советского прошлого, у нас никогда не было и никогда не будет. Не было и никогда не будет ни мировой истории, ни мировой культуры, ни великой русской литературы, ни Фёдора Достоевского, ни Бориса Пастернака.
Конец первой части
________________________________________________________________________________
ПРИЛОЖЕНИЕ: ГРАФИЧЕСКИЕ НАБРОСКИ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ
"Он говорил, что отходит душой в нравственно чистой тишине и понятливости их мира..."
Из зала через растворенные в двух концах боковые двери виднелся длинный, как зимняя дорога, накрытый стол в столовой. В глаза бросалась яркая игра рябиновки в бутылках с зернистой гранью. Воображение пленяли судки с маслом и уксусом в маленьких графинчиках на серебряных подставках, и живописность дичи и закусок, и даже сложенные пирамидками салфетки, стойком увенчивавшие каждый прибор, и пахнувшие миндалем сине-лиловые цинерарии в корзинах, казалось, дразнили аппетит.
ЭПИЗОД вторОЙ
БЕСЫ
премьера: октябрь - ноябрь 2017 г.
